1914 год. Но не только пьянство, а тесно связанное с ним невероятное количество праздников губит нашу родину. По учению нашей веры, седьмая часть жизни должна быть свободной от труда и посвя­щена Богу. Седьмая, но не третья, ибо у нас на Руси создалось от 120 до 150 праздников в году, тогда как у соседей наших не более 60-ти. В Полтав. и Екатеринославской губ. нерабочих дней более 180; празднуют и „Полу-Петра», и „Полу-Спаса», и „Полу-Илью“. Местами дело дошло до того, что волостные старшины прямо запрещают крестьянам работать в праздник. Создается ка­кое-то крепостное право навыворот…

Ведь, если принять, например, что лишних праздников у нас до 50, то на 150 миллионов народа это даст семь с половиною миллиардов прогульных дней, и если оценить рабочий день хоть в 25 коп. , то и тогда получится ежегодная потеря около двух миллиардов рублей, — цифра равная нашему государственному бюджету.

Пора приступить к искоренению и народной праздности и связанного с ним пьянства. В этом ведь корень всех наших бедствий! Россия работает в вполсилы своей, в пол-времени; работай она вдвое, получи она только одно лишнее зерно урожая,—и мы могли бы всю Европу зато­пить своим хлебом.

„В самом деле, с этими бесчисленными праздниками что-то грубое и нелепое вошло в жизнь русского человека и делает его посмешищем всего мира. Явно нелепы эти непрерывные торжества народа, едва не умирающего от голода, подкармливаемого на счет казны, на государствен­ные займы, которых скоро давать не будут. Это смрадное и грязное пьянство, под предлогом благочестия,—скажите, есть ли где-либо в свете хоть что-нибудь подобное, спрашивает г. Меньшиков. Разве позволит себе подобную роскошь немец, китаец или турок? Втягивать народ в праздность и через праздность в пьянство и безделье, — значит втягивать его в медленную смерть.

В Зап. Европе, начиная с Олеария, вечно острят, что Россия сто восемьдесят дней в году пьет, а 180 опохмеляется. И в самом деле, у нас под предлогом моления, с раннего утра часто до обедни, начинается грубое пьянство, оранье неприличных песен, буйство, драки, всевозмож­ное распутство—и это называется праздновать или почтить святого…

Вот, например, говорит тот-же писатель:

„Надо, не покладая рук, торопиться убрать хлеб с поля и за-сухо его обмолотить. Но… 1-го августа—праздник, 6-го—праздник (1-й и 2-й Спас); 15, 29 и 30 праздники, затем прибавьте четы­ре воскресенья. Девять не рабочих дней в одном лишь, притом самом важном месяце, когда решается судьба урожая. Ведь этим урожаем не только оборачивается государственная казна, но и кормится все это миллионное крестьянство. Мужичек, почесывая голову, в эти праздники на работу не идет (в случае чего—“способие”, царский паек), а если где и идет, то работает, что на­зывается через пень в колоду. Скажите, видано-ли что-нибудь подобное где-нибудь на свете? Мне как-то пришлось ехать в экипаже из Ниццы по Ривьере в первый день Пасхи. Во всех деревнях заметен был праздник. Шли скромные сельские балы—под звуки скрипки. Молодежь танцевала. Старики сидели чинно за столиками, за кружками вина или пива. Пьянства никакого. На другой день я возвращался обратно: весь народ был в поле. Работа кипела. А у нас как проводят Пасху? Целую неделю идет пьянство, да еще несколько дней Фоминой прихватывают на опохмел. Смотришь, самое золотое время для сева яровых ушло. А потом жалобятся: недород!

„Народ загноился» от пьянства, по словам Достоевского, да, он осмердел в грязнейших пороках, вызываемых духом праздности. В древние времена проповедники христианства вывели этот чудовищный порок и, может быть, благо­даря этому отрезвлению, во времена московских царей и могла окрепнуть Русь. Но в ХVI веке появился из Европы спирт, изгнавший наши стародавние меда, браги и пиво, и опять начало вхо­дить в моду древнее скифское пьянство,—и вновь начинается нищета, кабала, крепостное право. Помещики, ярые поклонники Бахуса, все-таки должны были преследовать этот порок в своих рабах,— и в результате, за крепостное время, при всех его ужасах, — народ несколько отрезвел и окреп, и опять повел Россию к победам. С отменою помещичьей власти, а в особенности, с введением винной монополии с ее сорокоградусной водкой древнее полупьяное язычество выступило во всей своей чудовищной мерзости. Опять мы видим упадок народный, нищету, голод, который влечет за собою медленное вымирание расы и запустение страны. Народ, как лес, он растет, но и сгорает,—а раз случился пожар, его не скоро остановишь».

За последние годы население России увеличилось на 20%, а доход с водки вырос на 133 про­цента. Каждый день Русский народ пропивает два миллиона рублей, т. е. стоимость одного уни­верситета, двадцати гимназий или около целой ты­сячи народных школ. Это в один только день!

“Пей, не робей, жену бей,

Водку лей, ничего не жалей!”.

“Водки не пить, так на свете не жить!”.

Где, спрашивается, вы найдете такие жалкие, цинически грязные поговорки?

—  „Русский Бог, говорит Достоевский, уже спасовал перед дешевкой. Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, школы и церкви пусты, а на волостных судах: „двести розог или тащи ведро водки». Еще одно, два поколения разврата,—и ро­дина наша погибнет».

—  „Все законы, которые вы тут составляете,— гремел Челышев в Г. Думе,—не принесут поль­зы, былая слава русского оружия не воскреснет, на­род не оправится, тюрьмы не опустеют, люди не вспомнят о Боге, пока не отрезвятся…

Уберите от мужика это проклятое пойло,—и вы не узнаете России. Как встарь, никто не будет, нам страшен, — ни внешний, ни внутренний враг».

И верно! Пока царствует кабак, мы не будем иметь ни материальной обеспеченности, ни здоровых граждан. Пока двери питейного заведения не будут наглухо заколочены, нищета, горе и болезни будут носиться над нашей родиной. Ведь уже доказано опытом Америки, что в тех шта­тах, где прекратили навсегда продажу водки, благосостояние возросло неимоверно и все недоимки и дефициты отошли в область предания…

Народ наш инстинктивно чует свою гибель и хочет стряхнуть с себя сатанинское наваждение, но, увы, пока неудачно. В 1891 году в 24000 селений были составлены приговоры о закрытии кабаков, а два года спустя этих приговоров яви­лось уже сорок тысяч; в эти два года в 16000 селений продажа кабацкой отравы была прекращена, но тут подоспела монополька, и кабаки стали расти не по дням, а по часам. До монополии частных притонов было только 36.920, а в 1904 г.—уже 70.378, почти вдвое больше! Лучше кажется для несчастной страны вынести новое на­шесте японцев или татар, чем нашествие этих очагов заразы, этого отравления совести и разума!

И ведь пьем-то мы немного по сравнению с другими народами: так, на душу населения в России приходится всего лишь два с половиною литра в год, около трех бутылок, тогда как во Франции—22 литра, в Бельгии—12, в Англии— 10 и т. д. Значит спиртных напитков у нас средний человек поглощает в девять раз меньше, чем во Франции. Корень зла не в количестве спирта, а в условиях его потребления. Во Франции 85% приходится на долю вина или пива,— и только 15% на долю водки, тоже и в других странах; а у нас из всего количества спиртных напитков, 93,2% приходится на долю водки(Проф. Струве „Потребление спиртных напитков»).

Значение этой цифры ужасно. Водка содержит 40 проц. алкоголя, опьянение наступает быстро; несколько рюмок, достаточных для пьяного угара, можно выпить не отходя от дверей казенной лавки, ужасы пьянства у нас объясняется не количеством отравы, а исключительно нашим некультурным лаканием этого вредного пойла.

Г. Меньшиков пишет:              -

„Не только чистый спирт — яд, но и разба­вленный до 40 град, он все еще продолжает быть ядом—в тех условиях, в каких принимает его народ. Что водка, вводимая в принятых обычаем количествах, составляет яд, это доказывают характерные признаки острого отравлены и паралича мозговых функций. Крепость водки дает столь сильный первоначальный шок, что человек теряет самообладание. Под влиянием па­ралича задерживающих мозговых центров человек подвергается самым невероятным расстройствам воли. Ощущения и волевые импульсы приходят в анархию, теряется способность соразмерять причины со следствиями. Со времени введения чистой 40-градусной казенной водки (предмет гордости питейного ведомства) быстро увеличилось число ножевых расправ в драках, и суды завалены делами этого рода. Начали говорить о подъеме преступности, но следовало бы говорить о подъеме отравленности народа, причем резуль­таты яда вытекают строго логически из допущенного отравления. Если бы казна произвела хи­рургическую операцию над десятками миллионов граждан и повредила им задерживающие мозговые центры, то результата получился бы тот же самый. Правда, бредовое состояние от водки проходит, однако и временный паралич столь важных функций обходится государству в неисчислимое множество избитых, изувеченных, убитых граждан, в неисчислимое количество преступлений всякого рода».